посмотрел на карту, понял, что до нее можно доехать за десять часов, и стал набирать номер телефона своего друга.
— У тебя машина на ходу?
— Да, а что, новая идея?
— Надо поехать сегодня вечером к ней, это всего десять часов! Будем ехать ночью, как в книге «Три товарища».
— Она заболела, с ней что-то случилось?
— Нет, но я не видел ее уже две недели!
— Давай мы подождем, когда она заболеет, и поедем. Вот тогда все будет как в книге.
— Нет, не надо как в книге!
Он слушал короткие гудки и понимал, что на друга обижаться нельзя.
Муха
— Уходи, противная муха, не кусай моего любимого!
Она отгоняла травинкой назойливую муху, которая норовила сесть ему на нос. Он лежал на теплых желтых сосновых иголках и смотрел на плывущие облака. Ему почему-то хотелось начать серьезный разговор об их будущем, но она смеялась, говорила, что такие разговоры нельзя начинать на голодный желудок, и опять начинала прогонять муху.
Слово
В мороз снег скрипит как-то пронзительно. Фонарей на улице почти не было, и на небе можно разглядеть тысячи звезд. Они шли по утоптанному снегу мимо покосившихся заборов, за которыми стояли низкие домики, где в окнах горели оранжевые абажуры. Она взяла его под руку, прижалась, и он почувствовал себя защитником.
На перекрестке к ним подошел выпивший мужичок и попросил денег на пиво. Он выгреб мелочь из кармана и ссыпал ее в протянутую ладонь.
— Красивая, — сказал мужичок, кивнув на его спутницу. — Жена?
— Жена! — сказал он уверенно.
Они пошли дальше, слушая, как скрипит снег под ногами.
— Зачем ты сказал, что я твоя жена? — спросила она.
Он остановился, посмотрел ей в глаза и осторожно смахнул иней с ее ресниц.
— Я просто помечтал вслух. Такое слово… Ты обиделась?
— Иногда мне кажется, что я старше тебя на сто лет.
Она еще крепче взяла его под руку, и они пошли дальше.
Коллекция
— И как я теперь буду жить?
Он смотрел на нее и не верил, что теперь не может прикоснуться к ней, все, что было родным и таким знакомым, вдруг стало чужим и запретным.
— У тебя не будет проблем. Ты быстро соберешь целую коллекцию прекрасных девушек. Вот только не надо сейчас говорить красивые слова. Уже поздно.
И она ушла.
Он шел по улице и представлял, как он идет в окружении коллекции девушек, и тут навстречу идет она.
— И зачем мне тогда будет нужна эта коллекция? — подумал он.
Валька
Сережка подошел к зеркалу, приподнял верхнюю губу и потрогал десну. Зубы росли, но медленно — пока там зияла большая дырка. Сережка очень огорчился — у его тайной любви, Вальки Гусевой, все зубы уже выросли, и, вообще, она казалась совсем большой. Он взял с полки учебник арифметики и достал оттуда фотографию отличников. Там, на фоне плаката «Любите книгу — источник знаний!», он стоял рядом с Валькой и явно был ниже ее ростом. Сережка вздохнул, положил фотографию на место и стал собирать портфель. Конечно, он никогда не признается ей в любви, и от этой мысли ему всегда становилось очень грустно. Радовало только то, что Валька вообще не обращала внимания на мальчишек, даже на старшеклассников.
Сережка вышел из дома, прошел по заснеженной улице и, как всегда, остановился около высокого серого забора. Отсюда был виден ее дом и дверь, из которой вскоре вышла Валька. Она вприпрыжку побежала по тротуару, а он долго смотрел на нее, пока она не скрылась за поворотом.
Тоня
Под вечер запели гармони
И стал небосвод голубым,
Тогда и направился к Тоне
Мой друг с порученьем моим…
Эту песню часто крутили по радио. У бабушки в большой комнате, называемой залой, на буфете стояла большая черная тарелка — репродуктор, или просто радио. В семь часов передавали новости, дедушка приходил в залу, садился в кресло и дремал под рассказы о новых домнах и центнерах скошенной пшеницы. В стране все было хорошо, и было бы еще лучше, если бы ни военные клики и страшные союзы НАТО и СЕАТО. Я сидел в соседней комнате, решал задачи на умножение и ждал, что снова исполнят песню про Тоню. Тоней звали красавицу блондинку в нашем классе. Она жила неподалеку в большом богатом доме. Богатым он был потому, что на нем красовались резные наличники голубого цвета, а наглухо закрытые ворота во двор блестели новыми ручками и замками. Мама у Тони работала в ларьке, где продавали одежду, посуду и духи «Красная Москва».
Однажды бабушка пришла с работы и сказала, что мать Тони посадили в тюрьму, а из их дома милиция будет вывозить на грузовике ворованные вещи. Я побежал к дому Тони, там уже стояли соседи и обсуждали происшедшее. Вскоре из дома вышла заплаканная Тоня с отцом и с какой-то женщиной. Отец обнимал Тоню и что-то шептал на ухо. Они прошли к автобусной остановке, и больше я ее никогда не видел.
Рая
Рая была не просто красива. Она умела носить свою красоту с достоинством, не расплескивая на ходу, давая всем полюбоваться. Когда Раю вызывали к доске, то она не спеша поднималась и медленно шла по проходу между партами. Все мальчишки смотрели на нее и притихали. У доски Рая сначала долго улыбалась, потом тихим голосом начинала рассказывать то про тычинки и пестики, то про виноградники Франции, то про древних египтян. Класс притихал и слушал ее неторопливую речь. Рая говорила без остановки, к урокам она готовилась хорошо и каждый раз получала пятерки.
Я ее любил и смотрел на нее как на богиню. Я обожал ее черные банты в каштановых волосах, темные, с восточным разрезом глаза, тонкие пальцы и улыбку. Она часто мне улыбалась — мы жили в одном доме, и иногда вместе шли из школы по узкой тропинке среди штабелей каких-то деревянных плит и рулонов рубероида.
Однажды она пришла ко мне домой и пригласила на свой день рождения. Я никогда не ходил на дни рождения к девочкам и страшно испугался. Мама долго гладила мне серые брюки и яркую клетчатую рубашку. Я был уверен, что в этом наряде буду казаться немного старше.
Мы с друзьями сидели у Раи за столом, пили чай и молчали. Говорил ее отец, веселый улыбчивый подполковник. Он рассказывал, как Рая боялась пауков и как однажды чуть не упала в обморок, увидев живую фалангу. Я тоже видел фалангу и хотел рассказать, что я совсем ее не испугался, но постеснялся.
А потом папа включил радиолу и поставил пластинку с песней про ландыши. Рая подошла ко мне и пригласила танцевать. У меня сразу вспотели ладони, я вытер их о рубашку и взял ее за талию. Я ощущал Раину кожу под тонким платьем и сходил от этого с ума. Я не мог перебирать ногами, боясь наступить на ее белые босоножки. Мы просто стояли, покачивались в такт музыки, и я чувствовал, как дрожит ее тело. Наконец музыка закончилась, я проводил Раю до ее стула, выбежал на улицу и долго стоял на крыльце, ожидая, когда спадет краска с разгоряченного лица, и вспоминая, как мои пальцы тайком гладили спину самой красивой девочки нашего класса.
На Каширке
Так получилось, что мне пришлось несколько лет ходить на Каширку в онкоцентр навещать друзей из нашей лаборатории. Видно, работа у нас была такая. Не все кончалось трагически, но насмотрелся всякого.
Однажды я шел по коридору к приятелю, который лежал здесь после операции. Навстречу мне попалась странная парочка. Он — молодой парень с забинтованным горлом. Она, тоже молодая и очень красивая, держала его под руку, а второй рукой прижимала к заклеенной бинтами ране на животе. Одеты они были в спортивные костюмы, на ногах тапочки. Шли медленно, она что-то тихо говорила, он наклонил к ней голову и внимательно слушал.
— Кто они? — спросил я у приятеля, когда пришел к нему в палату.
— Они тут познакомились, — сказал он. — Их вся больница знает. Сейчас
